Армяне Мира > Новости от > К 28-ой годовщине Спитакского землетрясения «Моя заблудшая раненная Журавушка»

К 28-ой годовщине Спитакского землетрясения «Моя заблудшая раненная Журавушка»

К 28-ой годовщине Спитакского землетрясения «Моя заблудшая раненная Журавушка»

Ах, какие ценностные понятия нам пришлось пересмотреть
в результате небывалого землетрясения 88-ого года!
Часто при воспоминаниях о тех страшных днях моё сердце
сдавливается от жалости глубокой болью, когда перед
глазами встают картины неописуемых человеческих
страданий и лишений…

Под руинами своего дома я не нашёл ни одну из нотных тетрадей моей одиннадцатилетней дочери. Пока я был занят восстановлением здоровья чудом спасённых из шести членов моей семьи жены и сына с ужасными травмами, которым достались несказанные мучения, спасатели уже успели полностью очистить и унести вместе со строительным мусором обломки и остальное, оставшееся от моего дома.

Один из них мне передал чудом оставшуюся целой скрипку моей дочки, касаясь струн которой даже взглядом, я до сих пор слышу музыку и гаммы, звуки этой скрипки, когда она оказывалась в её малюсеньких руках. Чувства переполняют, когда задумываюсь о том, как в этой одиннадцатилетней девочке могло уместиться столько чувственности и безграничной мелодичности в сочетании с абсолютной скромностью?

Вспоминаю её письма, отправленные в далёкий Брянск: «Дорогой, папа! Ключи от твоего тоскующего сердца открывают и моё, наполняя его бурными потоками твоей тоски, и сжимают мне голо. Безграничная тоска твоя проникла в мою сущность, душу, насытила своими частицами мою кровь. Ею насыщены и мои слёзы до такой степени, что, падая на кусты, оставляют на листьях дырки… Это – горечь, папа…».

Вся нежность в мире начиналась с тебя, Сирануш. Всего капля твоей земной нежности - и ты становишься для меня сгустком нежности всей вселенной.

Приближение осени первыми предчувствуют журавли. Они улетают на юг до того, как осень успела раскрасить жёлто-красными оттенками миндальное дерево, когда в горах ночные заморозки уже успели ударить по нежному покрывалу из мягкой сизой травы. Иногда из клина стаи журавлей выбивается одна журавушка… Раненная? Или обиженная? А, может, уставшая или заблудшая? Неизвестно. Распаривая небо своим душераздирающим журавлиным криком, она как бы освобождает пространство для очередного взмаха своих утомленных крыльев, бросающих её порой из стороны в сторону то ли из-за воздушных ям из сгустка безразличия в этом мире, то ли из-за потоков агрессии и непонимания. Заблудший в горах журавль долго не живёт, безмолвно угасает от холода, одиночества и тоски.

В середине ноября …88-ого из окна моей квартиры в центре Спитака дул ещё не столь уж холодный ветер, хотя осенняя прохлада уже медленно проникала в кости и кровь. Однако, как ни странно, небывало богатый цветовой окрас этой осени в тёплых тонах отчасти обогревал наше подсознательное восприятие. Сирануш слушала свой любимый четвёртый концерт «фа минор «Зима» из волшебного произведения Вивальди «Времена года», и мы вместе с ней стали с некоторой тревогой ощущать надвигающееся дыхание морозной снежной зимы. Вдруг через открытое окно вместе с ветром ворвался и почти растворился в музыке Вивальди какой-то пронзительный крик, задевший дремавшие струны нашего сострадания. Мы все ринулись к окну. Первой это сделала Сирануш.

«Это заблудший журавль! – в тревоге воскликнула она – Отбился от стаи…» Зрачки её расширились, по телу пробежали мурашки. По её растерянному виду и прерывающемуся голосу было понятно, что крики журавля глубоко тронули тонкие струны её души. С непонятными жестами и взмахами рук она металась из комнаты в комнату, словно искала спасение для журавлика. А журавль продолжал кружить поблизости от нашего дома, сливаясь с густеющей тьмой приближающейся ночи. И лишь его крики, обращенные, возможно, к уже улетевшей стаи пронизывали пространство и время в ночной мгле. Сирануш снова подошла к окну, но как ни старалась уже не могла разглядеть птицу, кричащую в ночи… Отчаявшись, отошла от окна, обратив просящий помощи взгляд то нас, то ночную тьму.

Возможно, она жалела, что у неё нет крыльев, чтобы полететь, найти, догнать стаю, задержать ее, сообщить об отбившемся журавле. И Сирануш замолчала. Это молчание было наполнено одновременно и состраданием, и беспомощностью и каким-то безадресным осуждение. И это безмолвие породило в нас всех ощущение, что в мире творится что-то не то и не так. А сердце её билось так, словно с каждым биением сообщало о каком-то тревожном предчувствии чего-то глобального нехорошего.

В начале декабря я читал сочинение, что она дала мне прочесть с горящим взглядом ее сверкающих глаз-угольков, предвкушающих похвалу с моей стороны, её первых опытов в литературе. Её ожидания не были беспочвенны. Я читал и восхищался умением описания природы, передачи цвета и настроения… Вдруг моё чтение прервали крики вбежавшей в комнату Сирануш: «Папа, папочка! Мы умрём, мы все умрём!» Её успокоило лишь ироничное, совершенно спокойное выражение моего лица, как бы говорящее ей: Не бойся, доченька! Я с тобой, и ничего плохого ни с кем из нас не случится.

«Смерть – это глупо!». – обмолвилась она и ушла со взглядом, излучающим из прослезившихся блестящих детских глаз уже некое изумление.

На третий день после первых толчков рокового землетрясения я как безумный мчался в Эчмиадзин к моему родственнику, куда успели отвезти бездыханное тело моей Сирануш. Подойдя, я не смог заставить себя поднять накрывающий её лицо белый саван. Я не мог видеть её, закрытые чьей-то рукой глазки и обескровленные губы. Мне хотелось её запомнить со сверкающими как две жемчужинки глазами с выражением «беспричинной» детской радости на губах, с бьющимся от радости сердцем, естественным розовым цветом её живого личика… Я так и не сумев открыть её лицо, но сквозь разделяющий нас саван я ощущал на себе исходящий от её тёмных глаз-угольков, застывших, как в тот вечер с отбившимся от стаи журавликом, недоумённый, полный сожаления обескураженный взгляд.

Нежная, ранимая душа милой Сирануш вместе со звуками её скрипки полетела вдогонку той стае журавлей, от которой отбилась, видимо, ненадолго, та самая известная нам Журавушка.

После землетрясения, я построил новый дом. Моя любимая жена, несмотря на многочисленные не до конца излечившиеся раны, травмы и переломы позвоночника, героически сумела сделать мне и моей несчастной семье подарок – родить сына Ваграма. Мальчик родился с красивыми большими глазками, красавчиком, и казалось даже, с несвойственными мужчине утончёнными и нежными чертами лица.

Мой старший сын – Саргис, несмотря на полученные во время землетрясения множественные переломы, добровольцем ушёл в армию защищать Родину теперь уже от «двуногого катаклизма», несущего смерть и разрушения. Потом поступил в ереванский экономический университет, и, казалось, всё пойдёт путём…

Однако, увы, увы…

Каждой весной, когда небо наполняется многоголосьем прилетающих на Родину журавлиных стай, мы настежь открываем окна построенного мной нового дома. Уже которой весной мы всё ждём возвращения Сирануш – моей заблудшей раненной Журавушки…

Знай, доченька! Мы верим в твоё возвращение …


«Реквием» для Сирануш

Сирануш безмерно любила скрипичные концерты Вивальди, Моцарта, Хачатуряна. Она могла днём и ночью слушать «Времена года», стараясь вникнуть и понять волшебство удивительных превращений, сокрытых в этом неповторимом произведении.

Она сама начала сочинять небольшие произведения для скрипки, некоторым из которых в её исполнении аплодировала публика Потсдама и Лейпцига. Тогда ей было всего-то 11 лет. По дороге из Германии в Москву мы сделали сотни фотоснимков с Сирануш. В руинах разрушенного от землетрясения дома уцелели лишь несколько. И каждый раз, когда я смотрю на эти фотографии, вижу в её глазах необъяснимую скрытую тоску и печаль.

Сирануш мечтала встретиться со своим любимым армянским композитором Тиграном Мансуряном, услышать его мнение и советы. Однако, увы… Земной встрече так и не суждено было состояться. Землетрясение одним толчком решило всё в пользу рока.

Их встреча не состоялась. Но состоялась встреча Тиграна Мансуряна с её музыкой, и маэстро посвятил памяти моей дочери свой «Реквием». Произведение было впервые исполнено в конце декабря 1988-ого года в Лондоне.

Её страстью была скрипка. Я воспринимал музыку дочки как исходящие из глубин её души, проходящие через биение её маленького сердечка и воплощённые в скрипке звуки.


Спартак Матосян



Вернуться назад